Слово «реформа» возвращается в официальный дискурс, хотя и с грузом того негативного смысла, который был ему навязан выходом из коллапса 1990-х и провалом начинаний 2000-х. Это значит, что ситуация близка к критической и вынуждает хоть к какому-то просветлению, пусть в риторике. Возвращаться к мотивам реформаторства для наших певцов стабильности и скреп – чистая пытка. Наблюдатели на петербургском форуме увидели двух президентов: один без энтузиазма говорил о внутренних проблемах, реформах и даже «продолжении либерализации», другой энергично вещал о внешних угрозах и силовых ответах.

То же со словом «стратегия». Повторяется история 2008 г., когда к переизбранию президента необходим был как минимум миф о высочайшем видении перспективы. Плюс осознание того, что из нынешнего кризиса тактического выхода просто нет. Написание такой «стратегии» почти не зависит от готовности или неготовности власти отказаться от политики сугубо реактивных, иногда резко импульсивных ответов на проблемы выживания. План Путина, суть которого в отсутствии собственно стратегического плана, тоже некоторым образом план, но требующий «стратегического» прикрытия.

Обсуждение такой стратегии обычно фокусируется на последовательности изменений: политика или экономика? На недавней конференции в Ельцин-центре по проблемам президентской власти в России эта альтернатива нарисовалась во всей своей наивной простоте: либо реформаторы 1990-х, уверовав в автоматизм рынка, все поставили на экономику и не работали должным образом с сознанием, политикой и культурой, либо, наоборот, «демократизация» в бедной стране с недоделанным рынком логично привела к «подкручиванию» демократии для предотвращения реванша и сохранения курса, а затем и к смене самого курса – к свертыванию демократии.

Альтернативы почти одинаково эффектны и убедительны во всей этой дискуссии, в том числе заочной. Культуролог Даниил Дондурей с сокрушительной последовательностью доказывает, что деградация неизбежна, когда пытаются ввести открытую экономику, не меняя культурных стереотипов. В самом деле, рынок саморазрушается при старом отношении к собственности, богатству и успеху, к инициативе, деньгам и расслоению, к бедности, к власти и миссии государства. Наш ведущий институционалист Александр Аузан с прямо противоположной убежденностью настаивает на приоритетах экономики, считая возможным ее реформирование до качественных изменений в политике и даже оспаривая этим главный тезис им же разрекламированной книги Асемоглу и Робинсона Why Nations Fail (хотя идею «колеи» он почерпнул именно оттуда).

Только что нашу публику сразил профессор MIT Лорен Грэхем, на питерском форуме «за десять минут» объяснивший России, почему у нее нет и не будет инноваций: «Вы хотите молоко без коровы» (технологический прорыв невозможен без политической свободы). Строго говоря, Грэхем сказал банальность, и у нас до этого не раз растиражированную и даже принятую за аксиому. Кроме того, всякий сильный образ чреват ловушкой продолжения: такую «корову» в готовом – собранном и раздоенном – виде не купишь, а чтобы ее вырастить, тоже нужно молоко.

Так не бывает, чтобы одинаково разумные люди выступали с резко полярных позиций, а истина скрывалась по ту или иную сторону баррикады. Если же рассуждать извне полемики, в ней намечается другое измерение. Позиция Дондурея безупречна, но есть проблемы с имплементацией. Ее, как красивый вопль культуры, со снисходительным пониманием и даже участием выслушивают в самых разных аудиториях, включая профильные президентские советы, но либо пропускают мимо ушей, либо используют для отжатия бюджетов в иных целях. Реальная политика в России уже перешла все мыслимые пределы «работы» с сознанием и эмоциями, с индоктринацией и культурными стереотипами. Даже не скажешь «ломиться в открытые ворота» – сами ворота давно сняли и унесли вместе с бюджетами на их «развитие».

Аузан, в свою очередь, вовсе не так «бескультурен» и «аполитичен», как это кажется, если не выходить за тезис. Нет безнадежнее варианта, чем предлагать власти программу реформ, требующую от нее начать с себя в самых неприятных, а то и самоубийственных отношениях. И нет «хитрее» варианта, чем предложенная власти программа глубоких преобразований без изменения основ режима. В реальности между этими полосами есть градации, а это уже уже дело совести и вкуса. В модели Аузана речь идет о замене «плохих» институтов на «хорошие», а это уже отношения власти. Более того, в решающий момент эксперт сам настаивает на приоритете ценностей, например, базового «доверия» и «длинного взгляда» – готовности мыслить в более широких временных горизонтах.

Однако эти расширения лишь поднимают новые вопросы. Можно ли реформировать институты, если они и есть опора режима – и именно в этом качестве? Как возможен независимый и справедливый суд в делах экономики, когда судебная система входит в режим внутриполитического сдерживания в качестве резервной силовой структуры? Как можно восстанавливать базовое доверие (даже если начинать с честной «фиксации недоверия»), когда экстремальный постмодернизм в политике, идеологии, пропаганде и всей системе коммуникации целенаправленно и в промышленных масштабах работает на разрыв референции, на разрушение самих основ и институтов доверия к чему бы то ни было – к слову и факту, к закону и праву, наконец, к людям. И к самой власти, для которой не осталось ничего святого, кроме «майских указов», исполняемых за счет самих облагодетельствованных.

Конечно, можно уповать на идеи локального внедрения; так, Назарбаев с 1 января 2018 г. вводит британское право с иностранными судьями на части территории Астаны. Но у нас проекты подобной имплантации есть и были, начиная со Сколкова и заканчивая особыми экономическими зонами, о которых сейчас забыли, поскольку о проекте нельзя вспоминать без тоски.

Проще увидеть в этом неразрешимом выборе между экономикой и политикой ложную постановку, т. е. редуцировать идею «молока и коровы» к проблеме «курицы и яйца». Но, похоже, коллизия глубже. Речь о доктринальной ошибке, скрытой в представлениях о политике и власти (а соответственно, также об идеологии и культуре) как о чем-то рядоположенном экономике, институциональной среде и проч. Если проанализировать позиции или опросить экспертов об их представлениях о «политике», то мы увидим ее в ряду других таких же относительно самостоятельных и равноценных сущностей – через запятую, в простом перечислении. Однако в наше время есть и качественно иные, диффузные представления о политике и власти как о субстанции, дисперсно распределенной в экономике, культуре, в институтах и отношениях, как о неустранимой, имманентной их составляющей. Такой подход в корне меняет идеи приоритетов и «начал», стартеров и стратегий преобразований, но это уже тема другого текста.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов