Владимир Путин часто обращается к теме патриотизма. В феврале 2016 г. он назвал его единственно возможной национальной идеей России и призвал обсуждать и внедрять его на всех уровнях. В 2015 г. Путин говорил, что патриотизм – «священный долг россиян» и «нравственный ориентир» для подростков. Даже в программной речи 1999 г. Путин говорил о патриотизме и связанных с ним национальной гордости и достоинстве, державности или державной мощи, государственничестве и крепком государстве как инициаторах и главной движущей силе любых перемен.

Такие формулировки множатся и в разнообразных внешнеполитических и военных концепциях России, где любовь к государству и патриотизм все чаще отождествляются с вопросами национальной безопасности, необходимостью сохранения нынешнего политического строя и государственного суверенитета. В указе президента «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации» от 31 декабря 2015 г. «создание системы духовно-нравственного и патриотического воспитания граждан» названо среди способов «обеспечения национальной безопасности в области культуры». Те же рекомендации предлагаются и в новой редакции Военной доктрины Российской Федерации (утверждена в декабре 2014 г.), где слово «патриотический» упомянуто 3 раза. Почему патриотизм оказывается столь тесно связан с безопасностью государства?

Под патриотизмом обычно понимают привязанность к стране, согражданам, месту рождения, которая формируется на протяжении всей жизни, подобно привязанности к семье. Это чувство часто оказывается сильнее любого этического представления о справедливости и может сподвигнуть человека на героические поступки (вплоть до пожертвования своей жизнью).

В социальных науках популярно разделение «патриотизмов» на «слепой» и «гражданский». В известной работе Роберт Шатц, Эрвин Стауб и Говард Лавин (On the Varieties of National Attachment: Blind versus Constructive Patriotism, 1999) на исследованиях американских студентов-бакалавров показывают, что эти два разных типа патриотизма связаны с разными типами поведения. Авторы определяют «слепой» патриотизм как привязанность к стране с беспрекословной положительной оценкой своей родины и нетерпимостью к критике своего государства. В исследовании участники со «слепым» типом патриотизма характеризовались слабой политической активностью, высоким уровнем национализма, повышенной чувствительностью к внешним угрозам и почитанием государственных символов. «Слепой» патриотизм студентов оказался связан с некритической поддержкой всех действий страны, а также предпочтением проамериканских источников информации.

Изучив роль патриотизма на американских выборах 1988 г., Джон Салливан, Эми Фрайд и Мэри Дитц (Patriotism, politics, and the presidential election of 1988, 1992) обнаружили, что люди, склонные к символическому, эмоциональному или инстинктивному патриотизму, также были более восприимчивы к призывам Джорджа Буша объединиться вокруг национальных чувств и символов (американского флага, гимна). Напротив, «гражданский» или «конструктивный» патриотизм – это любовь к стране, связанная с анализом и критикой существующей ситуации и стремлением изменить родину к лучшему. Такой тип патриотизма коррелировал в исследовании Шатца, Стауба и Лавина с разнообразными показателями политической активности, знакомством с разными источниками информации и точками зрения и уверенностью в способности повлиять на жизнь страны в лучшую сторону.

В крайне резкой формулировке это определение содержится во фразе, приписываемой Адаму Михнику: «Патриотизм – это мера стыда за преступления, совершенные от имени твоего народа».

Иными словами, есть два типа любви к родине. Один – державный, «слепой», государственный патриотизм – акцентирует беспрекословное уважение и подчинение системе, задействуя эмоции и символы. Другой – конструктивный, гражданский патриотизм – основан на более критической оценке государства за счет получения информации из разных источников и желании изменить ситуацию к лучшему.

Исторически в России доминировал «слепой» патриотизм из-за государствоцентричной политической культуры российского общества и его неспособности отделить «страну» от «государства». Государствоцентричность связана с фактическим отсутствием в российской истории традиции гуманизма. В средние века постепенная десакрализация политической власти в Европе со временем привела к смене теоцентрической картины мира на антропоцентрическую: в центр мира был поставлен человек (а не Бог или монарх) и производные идеи прав человека, свободы и плюрализма, которые в итоге сформировали в западных странах независимое от государства гражданское общество. Россия же не только полностью не прошла этап десакрализации политической власти, но никогда не имела даже минимально независимой от власти церкви и других институтов, способных создать противовес всевластию государства. Именно поэтому любая критика государства здесь исторически приравнивалась к преступлению или сумасшествию (вспомним Чаадаева). Гуманистическая традиция, только начавшись в конце XIX в., была резко оборвана октябрьским переворотом, а большевики максимально укрепили уже имевшиеся этатистские тенденции.

В результате Россия фактически не знала автономных от государства институтов и других ценностей, кроме слепого повиновения-самопожертвования государству. Культ такого государства активно пропагандировался советской властью. Миллионами советских граждан жертвование свой жизнью и жизнью близких во имя победы должно было восприниматься как политическая норма.

Эту пропаганду легко заметить в советских фильмах о Великой Отечественной войне, та же тенденция присутствует и в советских памятниках Отечественной войне: мощные многофигурные элементы изображают не личный опыт людей на войне – испуганных, потерянных, нищих, больных, – а бесчувственных монументальных борцов, не сдавшихся врагу, т. е. не людей, а могущество империи, государства. В этих памятниках, как правило, нет места живому человеку с его слабостями и внутренней борьбой.

Социологи Владимир Магун и Маргарита Фабрикант в работе «Гордость человека своей страной: индивидуальные и страновые детерминанты» показывают, что в России уровень «нормативной» гордости (которая близка по определению к «слепому» патриотизму) выше, чем уровень «рациональной» гордости (близка к «конструктивному» патриотизму). По их мнению, такой разрыв может отчасти объясняться специальной политикой властей по усилению «слепой» гордости населения за свою страну, в том числе активизацией геополитической повестки дня.

Именно «слепой» патриотизм (или нормативную гордость) акцентируют и действующие российские политики, и прокремлевские комментаторы. Очевидно, что Владимир Путин понимает под патриотизмом, прежде всего, некритическое принятие политики Кремля. Акцентируя «патриотизм» как «главную ценность России», он одновременно отождествляет его с беспрекословным подчинением режиму. При этом продвижение «слепого» патриотизма Кремлем заметно выросло в последнее время. Государственные СМИ навязывают аудитории некритическое принятие любых действий России. Дискуссия или критика важнейших идеологических основ режима, а также действий российских властей все чаще становятся предметом законодательного преследования. Рост «слепого» патриотизма отражается и в соцопросах. Исследования «Левада-центра» обнаруживают существенный рост числа россиян, которые готовы пожертвовать благополучием граждан ради того, чтоб страну «уважали и побаивались (с 34% в 2004 г. до 47% в 2015 г.).

Поскольку государство в общественном дискурсе по-прежнему не отделено от страны, критика государства отождествляется с критикой всего сразу, воспринимается как предательство. Поэтому в современном российском (как и советском) дискурсе любые несогласные с государством/системой/режимом противопоставляются «настоящим патриотам», которые не смеют критиковать Родину-Государство. В реальности патриоты и те и другие, просто одни – гражданские «критические» патриоты, а другие – «слепые» патриоты-государственники. Этот водораздел ярко обозначился в момент присуждения Светлане Алексиевич Нобелевской премии по литературе. Вручение премии автору, исследовавшему личный и страшный (далеко не героический) опыт людей на войне, обрадовало «патриотов-гуманистов» (Ерофеева, Гранина), но обидело «патриотов-государственников» (Проханова, Полякова).

Постоянно акцентируя «патриотизм» и важность безусловного «служения стране», российские власти выполняют две задачи. С одной стороны, они провозглашают самоценность государства; идентифицируют критику государства с предательством родины и угрозой безопасности страны. С другой стороны, с помощью «слепого» патриотизма власти мобилизуют свою поддержку. Способность отделять страну от государства появится в нашем обществе еще не скоро. Важнейшая задача российских либералов, «гражданских» патриотов – научить свое общество отделять государство от страны.

Автор – политолог, докторант Колумбийского университета (Нью-Йорк)